Просто дождаться

- Вот,- говорю я, - в этом доме я родилась. Всю жизнь хотела сюда вернуться жить, но как-то не пришлось. Мне, знаешь, всегда казалось очень важным жить именно в старом центре. С этими вот дворами, и чтоб лепнина в подъезде, и мраморная парадная лестница. Вот это все. Чтобы Эрмитаж за углом, да. А не час на трамвае.

Мы идем по Большой Морской, ветер свистит из Арки, там, за Аркой - Дворцовая, бескрайняя как море, увидеть и умереть.

- Тогда, в детстве, - говорю я, - все, конечно, было иначе. И двери эти резные были замазаны какой-то дрянью, и в подъезде всегда воняло мочой, туалетов-то не было. На лепнину вообще никто не смотрел, все хотели отсюда вон, из этой коммуналки. Здесь же одни коммуналки были. Холодильник в комнате, общую площадь убирали по графику, ну и вообще. Когда нам дали отдельную квартиру, это считалась большая жизненная удача. Свои метры. Панельный дом, вокруг глина. Час на трамвае, да. И никаких Эрмитажей, универсам и еще кино в пяти остановках, и все на этом.

На углу Гороховой пробка, как всегда. В окнах кофейни ящички, в ящичках вереск, я всегда хотела, чтобы в окнах ящички с вереском, а рядом чтобы подворотня вела во двор, как здесь.

- А в этом дворе, - говорю я, - здесь жил Леша-виолончелист. Это когда мы были хиппи, Леша у нас был главный хиппи, самый хипповый. Он был робкий, все его любили. Питерские хиппи вообще были тихие, это московские были брутальные. У Леши дома все собирались, у них было две, что ли, комнаты. Коммуналка у них была вообще без берегов, какие-то толпы соседей буквально. Кухня была в тараканах вся, пола было не видно от них. Но лепнина, да. Витражи на лестнице. Я-то была липовая хиппи, у меня была панельная двушка на выселках, кухонный гарнитур из пластика и вид на гаражи. Настоящие хиппи жили в центре, вот в таких вот дворах. Я к ним немного свысока относилась, мол, как можно жить в такой разрухе. У Леши родители были доценты оба, все в доме шаталось и падало, и ели чуть ли не на газете. Но витражи, да. И до Исаакия две минуты пешком.

Впереди Исаакиевская площадь, справа сквозь стекло видно лобби Астории, цветы и лампы, спокойная роскошь. Боже, как здесь шикарно было в начале 90-х, такого тогда никто еще не видывал. Я ходила в этот холл пить кофе за валюту. Раз в месяц, чаще было дорого. Брала одну чашку и сидела час с видом на Исаакий, среди цветов и ламп.

- Потом, - говорю я, - потом им стало совсем худо, доцентам тогда не платили ни фига, Леша съездил с коллективом куда-то в Сингапур, что ли, хотел заработать, заработал нервный срыв. Ну то есть это все считали, что срыв, а потом его поставили на учет и дальше он жил уже на пенсию. Они остались тогда с отцом вдвоем, впроголодь все в той же коммуналке, соседи на них уже начали покрикивать, они же беззащитные были совсем.

- А я, - говорю я, -  тогда крутилась как пропеллер, открыла языковые курсы, работала по 12, по 14 часов, только не ночевала там. Я хотела себе квартиру получше. Копила на обмен, по 100 долларов собирала буквально. У нас рядом с офисом во дворе был подпольный обменник, хорошие были ребята, я с ними дружила. Да, теперь у меня были вот такие друзья. Так я в конце дня всю выручку обменивала на доллары, а жила на сдачу. Несколько лет вот так. Какие-то ужасные были истории, то меня кинуть пытались, то кто-то умирал, то дело на меня заводили на ровном месте. Бандиты какие-то. Но все-таки ту коммуналку я расселила, хорошая сталинка, три станции от центра, ближе мне было не подобраться, очень было дорого, ну совсем. А с Лешей мы продолжали общаться, да. Он уже совсем был как бомж, я ему какие-то вещи отдавала. Их почему-то никто не расселил, им предстояло сгинуть в этой коммуналке, соседи их начали уже чуть ли не поколачивать, он ко мне пару раз даже переночевать просился.

Мы сидим уже в кофейне на Мойке, и я кручу ложкой в своем капуччино. Я знаю, что нормальные люди капуччино не размешивают, но так можно смотреть в чашку, только в чашку и больше никуда.

- Мы с ним вроде как продолжали дружить, - говорю я, - но вообще-то мы с ним были давно уже из разных миров. Я для него была бездушная хапуга и капиталистка, с моей сталинской трешкой и красной машиной, а он был для меня лошара и не жилец. Пока я лезла из кожи и вставала на уши, он 20 лет пинал балду, и мне казалось это справедливым, что я типа в шоколаде, а он вообще непонятно где и без шансов. Я даже позволяла себе повздыхать об их коммуналке - нет, квартиру в центре мне не поднять было никогда, нечего и мечтать, но витражи! Но Адмиралтейство! Хотя - если ничего не делать, как Леша, то витражи будут в комплекте с тараканами и мордобоем, и это навсегда, их невозможно было расселить по каким-то там высшим причинам, и мне это казалось правильным.

Кофе мой закончился, я заказываю еще и смотрю в окно, на набережную. Эту решетку я помню с рождения, я узнаю ее из тысячи. У нас дом выходил на Мойку второй стороной, я гуляла вдоль этой решетки в шубке и с лопаткой.

- Ну и вот, - говорю я, - а год назад Леша пригласил меня на новоселье, кому-то их огромная квартира все-таки понадобилась. Им с отцом купили двушку в соседнем дворе. Маленькую, конечно, и кривоватую. Но я бы из нее сделала Париж, я умею. Если бы у меня такая была. Мраморный подъезд, да. Адмиралтейство на месте, тут же рядом. Они не заплатили ни копейки, не бегали, не суетились, не надрывались, как я. Ни с кем не боролись. Жили себе как жилось, и получили в итоге больше, чем я. Получили даром то, на что я даже не замахивалась. Для меня это был просто удар. Они, конечно, очень плохо жили все эти 20 лет, ужасно жили. Но ведь и я, говоря по совести, жизни не видела, - говорю я.

Приносят новый кофе, я машинально болтаю в нем ложкой, потом поднимаю глаза, поднимаю на него глаза в первый раз за этот вечер.

- И вот, - говорю я ему, - и вот я спрашиваю себя. Может, не надо было вот это вот все? Может, надо было просто дождаться?