Когда смерти больше не будет

— Это как шантаж: из тебя вытягивают деньги, обещая не выдать,  смотрят, как ты мучаешься, снова вынуждают платить, и снова — и так много раз, и ты уже не можешь остановиться. Когда заплачено  много,  нет смысла не заплатить следующий взнос, ты в плену  этого алгоритма, и у тебя нет ни минуты без страха, и ни вдоха без яда.  А потом тебя все равно сдают. Так что я не буду даже начинать это лечение. Пустое.

Руки в высоких перчатках спокойно лежат на коленях. Спиной не касается диванной обивки. Породистая сумка прильнула сбоку мягко, как живая.  Мне плохо видно кому она это говорит, сидя в фойе кинозала, да и неважно.

— Ты знаешь, почему врачи  устраивают так, чтобы их самих не реанимировали, не подключали к системам жизнеобеспечения,  а также не кидаются лечить свой некурабельный рак, в надежде на чудо и прочие благоглупости?  Потому что они знают.  Знают, что бессмысленно, знают что мучительно, а также знают кого в этом случае обдерут в пользу кого.  Врачи в роли  больных ведут себя куда разумнее, чем простые больные. Так что я не буду даже начинать это лечение, опустошать счет, продавать квартиру. Ради чего?!  Чтобы купить себе за неимоверные деньги  сколько-то месяцев жизни с тошнотой, судорогами и бессонницей? По-моему это дико невыгодная сделка.

— Нет, это ты не понимаешь. Впрочем, говори свое положенное,  раз уж так принято.  Но распоряжаться собой я не дам. Будете ныть и приставать  -  уеду умирать куда подальше. Впрочем,  возможно, уеду, даже если не будете ныть. Посмотрю. Пока не решила.

От прилавка с попкорном  мне призывно помахали внучки, и я ушла к ним, очень стараясь не посмотреть в ее сторону, не увидеть с кем она говорила, не запомнить лица.

Несколько лет назад мне попалась статья из The Wall Street Journal.
Там было о том, почему врачи просят себя не откачивать и умирают дома, а не в больнице.

Если в двух словах, то причины просты: врачи инсайдерски знают реальные, а не мифические возможности медицины, они так же знают как работает система, и кому выгодно, чтобы больные цеплялись за жизнь, а их родственники испытывали мучительные этические терзания в выборе медицинского протокола.

Поэтому врачи на этот путь даже не ступают, когда диагноз поставлен и перспективы ясны.

Привилегия жрецов – знать бессмысленность ритуалов, это понятно.

Помню, прочитав ту статью, я всем своим сказала, чтобы даже не думали меня с того света возвращать, и в случае неизлечимой болезни лечить. Да, да, конечно, сказали они. На том и успокоились.

Вскоре после этого от рака позвоночника умер знакомый, и его жена была в ужасе от расходов, и от того, что выяснилось: ему назначали одну дорогостоящую процедуру за другой, когда уже всё ясно было, а они всё занимали и занимали неподъемные деньги, чтобы оплачивать это лечение.

Для себя я объясняла нерациональное поведение больных и родственников страхом: мол, легче соскребать безостановочно по сусекам деньги, чем остановиться и четко понять: не поможет, всё, это конец.

Страх смерти – самый мощный инстинкт.  Что ему стоит подчинить себе растерянный мозг.

В ноябре на город сошел большой снег  и  что-то передвинулось в природе,  и я, шагая сквозь белый парк, вдруг поняла: сильнее, чем смерти люди  боятся ошеломительной ценности жизни.

Многие именно в болезни оказываются оглушены этим знанием. Они вдруг начинают чувствовать эту голую жизнь — сильную, концентрированную витальность, разлитую всюду. Не разбавленную ропотом и суетой до безвкусности  обывательства, а чистую, от которой штырит буквально.

Это ослепительный опыт, могу себе представить, как он изменяет сознание. И как эта мощная благодать вызывает желание к ней прильнуть и в ней укрыться.

В этом состоянии ни у чего другого нет цены – только у вещества жизни. Его ценность делается неимоверна, и приговоренным нет дела ни до чего другого. Они делаются несокрушимыми сектантами жизни. Они свидетели витальности, но их благовестия  не слышат.

Впрочем, некоторых слышат, и верят им, потому что свидетельствуют искренне и сильно.

Один мой виртуальный друг – одаренная молодая женщина – сейчас проживает четвертую стадию рака. Одни ее друзья  создали сайт о ее песнях и книгах, другие устраивают концерты в ее поддержку в Израиле, в России, в Украине, собирают деньги, пересылают. Ее знают в разных странах, она всю жизнь создавала и исполняла песни, в которых светились жизнь и любовь, и сияла Запредельность. Или Вечность. Или Бог. Кто как это называет.

И конечно, знающие ее, находят деньги на безумно дорогие драгоценные уколы, продлевающие ее жизнь.

И конечно находятся те, кто спрашивает ее в сообщениях: зачем вы собираете деньги на лечение, если сами знаете, что вот-вот умрете.

А она им отвечает так, что понятно: она слышит могучий ток витальности, запустивший жизнь во Вселенной, и каждым купленным за безумные деньги месяцем жизни она празднует и славит его.

Она тихо празднует собой. Не сидит, туго спеленутая страхом смерти, а славит собой драгоценное вещество жизни, что пролилось когда-то на Землю – как верили греки – от Изобильного Ничто.

И те многие, кто помогают ей —  ее соучастники в этом. Они не откупаются от собственных страхов этими  деньгами, они славят мистерию жизни – эту часть вечности в бета-версии, эту часть Бога в белковом проекте, да неважно, как ни назови.

Каждый на свой лад решает неравенство земного и небесного, — думаю я еще, шагая через белый парк, — но однажды, это неравенство станет уравнением, и доли вещества жизни на небе и на земле сравняются, и смерть будет поглощена. Смерти больше не будет.

Наверное, это будущее она и празднует, притягиавая каждым прожитым днем чуть больше вещества жизни оттуда сюда.

_____________________
фото Александр Петросян

автор Лара Галль на фейсбуке